Старая Марь

Пока медленно, но верно пилятся работы для ЗФБ, решила я "а выложу-ка я старенькую свою мистику". И выкладываю свои почти-не-фанфики)

Бета:Мышилла
Фандомы:Двенадцать месяцев
Персонажи: Падчерица
Рейтинг:General
Жанр:AU/Mysticism
Размер: Мини | 4 Кб
Самарри: Старая Марь жила на окраине деревне. В старом доме, ближе к лесу...


Старая Марь жила в окраинном доме. Самом близком к лесу.

Про Марь ходили разные слухи, и часто эти слухи походили на вымысел больше, чем на правду. Например, несколько раз в год у дома Марь появлялась черная дорогая карета с высокомерным кучером, который курил отличный табак, но деревенским пастушкам и щепотки не отсыпал — до того был жаден. Кто-то говорил, что Королева — сама! — приезжает к Марь за советом. Другие смеялись: мол, чего может посоветовать Марь, что она смыслит в государственных делах, говорили, что Марь продает королевскому двору спелую клубнику или свежие цветы посреди зимы. Распускающие эти слухи непременно крестились сами и осеняли знамением и дом Марь, мимо которого проходили.

Некоторое время ходили слухи, что Марь изжила со свету свою мачеху и её дочь, и тогда от неё шарахались практически все деревенские. А пару лет спустя вернулись и мачеха с дочкой. Исхудавшие, подрастерявшие с лишним жирком и самомнение, но все же деревенские старухи узнали их без труда.

— Сглазили девку мою, ездили к ворожее, потом у нее колдовство отрабатывали, — сурово поджимала губы в ответ на все расспросы мачеха Марь. Что за порча такая была, не сказано было. Было ясно, что Марь оставили следить за домом, и та справилась. Тем рыжим собакам, которые жили с ней вместе, цены не было: словили трех воров, бдели над имуществом хозяев так, будто сами были хозяевами того имущества. Хорошие были псы. Хорошую цену за них предлагали Марь, да та отказалась.

Когда Марь ходила в девках, была завидной невестой, даже несмотря на то, что мачеха её ничего не давала ей в приданое. Все, что Марь шила, вышивала, — все шло в сундуки её сестрицы. Мачеха слышать не хотела ни о каком приданном.

— Мало, что ли, мы натерпелись по её вине, еще и деньги свои на неё тратить? — возмущалась она громко, чуть ли не на всю улицу, и отмахивалась от свахи, что причитала о том, что девке неплохо бы иметь при замужестве хоть пару сарафанов. О том, чего она натерпелась от маленькой девчонки, никто не спрашивал. Это ж не они сироту-приживалку к себе взяли. Кто знает, может, и порча-то была делом дурного глаза Марь.

И даже несмотря на это в деревне было немало парней, что отдали бы все что угодно, лишь бы в день Купалы получить васильковый венок, что каждый год плела Марь своими тонкими пальцами. Плела, но каждый же год с улыбкой бросала в реку, так никому и не вручив.

Отгорели потом года юности Марь, и сестрица её названная поселилась в городке, выскочив замуж за пекаря. Свататься к Марь продолжали, но с каждым годом женихов становилось все меньше. Девка была дурой — всем сватам отказывала. Думали, мачеха ей запрещает — так ведь и после её смерти Марь замуж не выскочила, а ведь плотник деревенский так долго сватался, столько отказов вытерпел, что его уже даже жалеть начали.

Нет, Марь продолжала улыбаться людям, и никто не смел сказать про неё что-то действительно злое. Это было странно: девка-то всегда была безобидная, разве что как-то какого-то настырного женишка перехватила ухватом, когда влез к ней в дом. Тот женишок, кстати, когда оклемался, слухи стал распускать, что видел у Марь на руке кольцо. Мол, дома она его носит, будто замужняя. И косы, мол, девичьи она дома не плетет, и кокошник носит. Никто того не подтверждал, мачеха и сестра Марь тоже гневно фыркали в ответ на эти сплетни.

Женился и плотник, а Марь состарилась. Часто ходила в лес со своим лукошком, пасла деревенских коз, рассказывала небылицы ребятишкам. А в одну из зим исчезла.

Та зима была холодной. Самой холодной за десять лет. И когда старый плотник зашел было к Марь, чтоб наколоть ей дров, обнаружил запертую калитку, а потом пустую избу.

Деревенские решили, что старуха пошла в лес да и замерзла там. Вот только в избе так никто и не поселился. Проходящие мимо видели отсветы огня в оконцах избы, хотя печь топить было некому. Чувствовали нежный запах подснежников — посреди морозной зимы или знойного лета. Слышали молодой и звонкий смех, будто Марь не сгинула, а, помолодев, обратилась в ветер да так и бродила по своей деревне. Некоторые — которым уж совсем делать было нечего — утверждали, что в смехе, что слышался из избы старой Марь, можно было различить не только девичий голос.



Если кто-то это прочитал - спасиба ему большое!)

@темы: мистика, зима, новогоднее, фанфики

---

Идет ЗФБ, по списку десять команд на удовлетворение "хотя бы по одной работе", а я сижу и думаю - который раз я собиралась начать вести дневник в приличном режиме.
Много, наверное)
Олеся смотрит на меня осуждающе!)))

Об Олесе

Была сделана этим летом для команды ориджей) меня с тех пор накрыло совами, сейчас я делаю немного иначе, но об этом чуть позже!) Надо же о чем-то писать. Например об эволюции сов в моем совятнике))))

@темы: руко...делие, мысли (как ни странно), планы грандиoзные, зима скоро..., творческие потуги

---

Зеленая штука

Хотелось бы написать - зеленая шняжка, но надо иногда играть во взрослого серьезного человека.
Итак - чокер. В подарок чрезвычайно сильному и упрямому человечку, надеюсь он ей понравится. В добавок к нему она еще просила цветок, но цветок как раз в процессе.

@темы: рукоделие, бисероплетение, бисер - украшения, яжмастер, наплелатакнаплела

---

Благодаря чудной Мышилле вдохновилась на еще одну сказочку

Колодец

Когда-то в одной деревне не стало житья от колдунов. Заполонили они своим зверьем поля и реку, закрыли крыльями небо, от их междоусобных споров завыл честной люд. И взял этот люд вилы да дреколье, и выгнал из своей деревни всех колдунов. Одна семья осталась. Глава той семьи уходить не хотел.

— Я тут родился, мне тут и умирать, — говорил отец семейства. Уж измором его люди брали: дом жгли — заново строил, посевы лошадьми топтали — выйдет старик, на колени встанет, начнет земные поклоны класть да нашептывать всякое, глядь — а рожь пуще прежнего колосится. Дети его уж не выдержали — сбежали, а старик оставался вместе с женою своей. Колдун, одним словом.

— Доколе терпеть мы будем эту колдунскую заразу? — шумели мужики да пуще прежнего буянили. Один староста деревенский молчал, думу думал. Кликнул одного, кликнул второго мужика и в дом свой увел. Некому не ведомо, что они там придумали, но старик со старухой из колдунского дома пропали. Слухи ходили, что мальчики, что в пустой дом лазали, дивились тому, что исчез колдун, все свое добро оставив. Да только слухи то были, не иначе, а дом сожгли, чтоб заразе ведьмачьей неповадно было снова на этой земле корни пустить.

Успокоились жители той деревни, старосту пуще прежнего чтить стали. И семья у старосты росла да процветала. Дочка у него красивая была. И девчонкой красивой была, а как взрослеть начала — и вовсе зацвела. Много парней по ней сохло, а те, что не сохли, просто знали, что такая если улыбнется — уже повезло.

Правда, отец девчонку в строгости держал: из дому после заката не пускал, книги свои читать не давал, вот и выходило так, что девица все за вышиванием сидела да на звезды глядела. Пуще всего ругался отец, если девица к старому колодцу ходила, что за домом старосты стоял. Колодец тот завален большим камнем был с детства девицы — отец говорил: Хладный Демон в том колодце заточен, что земли деревенские изводил.

А девице, чем дальше она растет, тем больше день белый не в радость становится, не пойми что её к тому колодцу тянет, уже всю душу по ниточкам распустило, а продолжает манить да звать.

Вот и повадилась девица к тому колодцу ходить да там вышивать.

И кажется ей, что тихий голос ей сказки рассказывает да про звезды спрашивает: я-де в темноте рожден, в темноте живу, в темноте и умру, наверное, так хоть ты о свете расскажи, милый друг. Год прошел за этими тихими беседами. И конечно же, стало любопытно дурочке: как же Хладный Демон, которого отец только страшными словами и называет, выглядит. Подговорила двоих парней из деревни — они ей ночью камень с колодца и сдвинули. Не намного, чтобы староста не заметил, но небольшую щель оставили.

Ночь прошла, другая прошла — не заметил отец, что колодец приоткрыт. Пришла снова девица к колодцу.

— Выходи, — говорит, — милый друг, что сердце мое тешил небылицами.

— Не понравлюсь я тебе, — отзывается колодец, — некрасив я.

— Разве важно, что друг некрасив? — удивляется девица, да пуще прежнего уговаривает. — Выходи, — говорит, — а не то назавтра в этот колодец я с камнем на шее и прыгну.

— Не могу того допустить, — отзывается голос, и что-то зашлепало. Вылезла из колодца лягушка, грязная да скользкая. Не дрогнула девица — рассмеялась только.

— Вот тебе и Хладный Демон, — сказала, на расшитый платок посадила лягушку и в дом понесла.

А с утра — занемоглось отцу её. Странная слабость разбила его. И просит он, поднимая дрожащую руку, колодец проверить, не сбежал ли Демон. Страшно стало девице, бросилась она пред отцом на колени да созналась в непослушании своем. Побледнел староста, посох березовый в руки взял да в девичью светлицу двинулся. Никуда не пряталась лягушка, на окне сидела, ждала.

Как вошел в светлицу староста, сразу заговорил странными словами. Так и поняла дочь его, почему не давал он ей свои книги, — чтобы ведовству не научилась. Загрохотало в светлице, начала дрожать под домом земля. Заклубились ночь и день темнотой да светом вокруг старосты и Демона. Видит старосты дочь: плохо отцу приходится, силы у его противника не заканчиваются будто. Бросилась девица меж отцом и врагом его, взмолилась: "Не губи отца моего, милый друг, неужто за добро мне злом отплатишь".

— Он отца моего и мать мою в колодце заточил, колдовством запечатал, — отзывается Демон, — все алтари пожег — наши да чужие, лишь свой оставил. Кто заплатит за это?

— Я заплачу, — обмирая, ответила девица. Чуяла она, что друг её хоть силами колдовскими и одарен — да только как был светел и добр, как в то время что её сказками тешил, таким и остался.

— Пусть тогда вернет нам святыню, что из храма нашего взял, чтобы из шкур выходить смогли мы.

Не хотел староста вражду многолетнюю возрождать — уж не единый год прошел с тех страшных дней. Вернул святыню сыну заточенного семейства, и смог тот сбросить лягушачью шкуру да взглянуть на подругу свою человечьими глазами. Вызволил сын колдунов отца и мать из колодца. Не стали и они искать новой вражды — ушли из деревни. И старосты дочь за ними ушла. А чем она заплатила за то — это уже совсем другая история.


fanfics.me/fic102831&ref=57013

---

Рыб и танцы

Старший рыб танцует. У него в садике ставят танец под "маленькой елочке" да еще и от Балаган Лимитед. Танцевалка всячески его хватит - ах какой способный, единственный в группе кто слышит конец музыкальной фразы и запомнил все движения. Рыб действительно хорош, четко знает как должны выполняться элементы, даже до меня докапывается). И я безумно горжусь своим ребенком, который в прошлом году жутко депрессировал из-за смены садика и полгода не танцевал вообще. Танцевалка мне жаловалась, а я лишь разводила руками. Я не орала на ребенка (ибо нех), и правда не понимала чего она от меня хочет. Не танцует - ну и что. Где беда и что сделаю я, которая максимально пытается смягчить период адаптации в садике?
К слову сказать - мы то с папой мелкого наблюдали дома весьма странное зрелище. Ибо не танцующий в садике рыб требовал музыку (ох уж эти елочки-пенечки и хрюшенькины сапоги). И танцевал. Показывал нам как надо. Но в садике танцевать отказывался, сидел, смотрел и улыбался. А я улыбалась танцевалке: и говорила - ничего, вырастет.
А сейчас рыб прекрасно упрт, притащил в комнату их детскую елку, чтобы можно было полноценней танцевать и пытается научить младшего башибузука связкам. И танцует, даже не для меня - хотя я всячески помогаю и умиляюсь и хвалю - а для себя, потому что нравится.
Смешно и радостно, потому что я танцы обожаю. Тем более детские, безумно трогательные.

@темы: дети, мамошное

---

Герфиона

Бета:Мышилла
Фандомы:Гарри Поттер, Шрек
Персонажи:Гарри Поттер/Гермиона Грейнджер, Драко Малфой, Рон Уизли
Рейтинг:General
Жанр:AU/Comedy/Fairy-tale/Humor
Размер:Мини | 4 Кб
Статус:Закончен
События:Сильный Гарри
Предупреждение:AU, ООС
Самарри: Здесь рассмотрены нюансы прикладного рыцарства, учебной принцессности и практического драконинга.

Гарри Поттер держал меч в зубах и полз по веревочному мосту над пропастью. В пропасти, согласно всем правилам, кипела лава. Если вы спасаете принцессу из башни и путь вам не преграждает расщелина с лавой, судитесь с королем, предоставившим вам некачественную принцессу.

Эта принцесса был качественная — заточенная, как и положено, в башню, которую одобрила специальная комиссия и даже вывела у нее на стене большую букву “Е”. Чтоб вы знали, буква “Е” для башни с принцессой — то же самое, что пять звезд у отеля. Означало: "все включено" — и ров, и армия скелетов, и голодный дракон перед входом.

Принцесса пела. Это было слышно еще с моста, по которому полз рыцарь Гарри, зажав в зубах меч и закинув на спину круглый, как велосипедное колесо, щит с молнией. Он хотел, вообще-то, чтобы на щите была буква “Z”, но этот герб уже закопирайтили подлые завистники.

Итак, принцесса пела — как ей и полагалось. И голос у неё был нежный, как пение соловья. А руки, наверное, тонкие и изящные, будто сотканные из тумана. А глаза — огромные и глубокие как у лани. А кудри — нежные и пышные, будто пионы. Такие мечты были в голове у рыцаря, когда он спрыгнул с моста на землю.

— Выходи на честный бой, злобный похититель моей драгоценной принцессы.

— Ну вышел я, и что с того, — раздался резкий голос, и белочешуйчатый аристократически-бледный дракон уставился на рыцаря.

— Выходи на честный бой, — взмахнул мечом отважный рыцарь.

— А лицензия у тебя есть? — манерно протянул Дракон, — а то я с кем попало на бой не выхожу.

— Есть, — рыцарь вытащил из-за пазухи верительную грамоту от рыцарского аккредитационного центра.

Дохнуло рыжее пламя. Из-за башни показалась вторая голова Дракона. И она была рыжая и горела огнем, а глупые маленькие глазки собрались у переносицы.

— Теперь нет, — захохотала рыжая голова, — я ДракРон XVII, а ты ко мне с бумажкой пришел? Нам нужен значок. С буквой “С”. Рыцаря с более низкой квалификацией мы через ров перекинем и мост ему сожжем.

— Ты где был, предатель? — недовольно поинтересовался Белый.

— Не ори, хорек, обедал я, — буркнул Рыжий.

Обе головы ДракРона Семнадцатого уставились на рыцаря: “Ты еще тут, неквалифицированный? Проваливай”.

— Ну уж нет, — рыцарь Гарри засучил рукава, сжал меч, вцепился в щит, — моя принцесса, моя любовь томится в этой пыльной башне, срывает голос в пыльных комнатах, читает пыльные книжки на пыльном диване. Я спасу её от этого тусклого прозябания.

*далее следует сцена, содержащая повышенное количество насилия, с кучей спецэффектов и трюков, квитанция каскадерам за которые так и не была оплачена*

Усталый рыцарь Гарри взбирался на башню. Закатное солнце освещало комнату и принцессу, провожавшую взглядом солнце.

— О мой герой, — принцесса бросилась на шею рыцарю. Как и полагалось — в комплект запахов настоящей принцессы входили яблоко, корица и что-то неведомо сладкое. — Это запах любви, — подумал рыцарь Гарри.

Но вот последний луч солнца угас, и принцесса, зарыдав, схватилась за лицо.

— Уходи, принц, я сейчас стану чудовищем.

И правда — кожа её потемнела, а волосы стали походить на железную мочалку.

Белые зубы сверкнули во тьме.

— Да что же это, — рыцарь Гарри пересчитывал в уме деньги, потраченные на взнос, на получение наряда на принцессу, и думал, что еще сможет их вернуть.

— Давным-давно меня прокляла ведьма, и вот теперь я становлюсь ужасным чудовищем каждую ночь. Лишь первый поцелуй любви сделает меня настоящей, — простонала девушка, заламывая руки и сползая в обморок.

— Что ж ты сразу не сказала, — обрадовался рыцарь Гарри, — поехали тогда, к свадьбе готовиться.

Наблюдая, как рыцарь перетаскивает принцессу через мост, белая голова дракона, морщась, улыбалась.

— А ты говорил, не проканает вкатить дурню грязнокровку.

— Ну, он еще не знает, что “проклятье” касалось обращения принцессы днем в красотку, — прожевывая лягушку, заметил Рыжий, — а после свадьбы товар обмену и возврату не подлежит.

— Прирастать сейчас будем или подождем?

— Подождем, пока отъедут подальше. Итак, доложим королю Северусу, что Герфиону мы сбагрили, кто у нас остался?

— Пансиндерелла, кажется, — отозвался бледный, — в королевстве просто не нашлось хрусталя на туфли пятьдесят шестого размера.

@темы: гарри поттер и все-все-все, фанфики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Фандомная Битва.

Да чтоб я, да еще раз, да вписалась в этот пидарешт...

...меньше чем в две команды.

---

Недетская проблема

Проба пера в сообществе)

Бета: Мышилла
Фандом: Гарри Поттер
Пейринг:Гермиона Грейнджер/Ремус Люпин; Ремус Люпин/Нимфадора Тонкс
Жанр:AU/POV
Размер:Мини

Самарри: Для того, чтобы создать себе проблемы, иногда достаточно поиграть слишком взрослыми игрушками.

Профессор, вы знаете, я вас ненавижу. И мне плевать, что вы не хотите знать, за что, я вам все равно скажу.

Знаете, профессор, моей первой любовью был Локонс. Да, да, это не шутка, тот самый напыщенный фанфарон, без единой горошины мозгов. Но он был такой красивый, что у меня до сих пор что-то — то ли сердце, то ли девственность — ёкает при виде его колдографий. Тогда, помнится, я взахлеб читала его книжки, залепила комнату плакатами с ним, благо Парвати и Лаванда не возражали, но и разделяли эту мою «инфекцию».

Тот год был для меня грустным, очень грустным, почти трагичным. Но я сама виновата. Не зря Оборотное зелье считается запрещенным, не зря «Сильнодействующие зелья» хранятся в Запретной Секции, и не зря запретная секция является Запретной.

В самом названии этого отдела библиотеки зашифровано, что маленькие глупые девочки, если хотят поиграть в шпионов, должны выбирать методы и средства для своих развлечений не здесь. Я же оказалась сверхсамонадеянна после полосы препятствий на первом курсе.

Волос кошки в Оборотном зелье. Один маленький волосок, и две недели консультаций с ведущими целителями мира по поводу подбора антидота, и полный крах в этом.

Профессор Снейп, начавший разработку — зелье временного обращения человеком. Токсичное. Первое время мне разрешали пить его раз в две недели, когда приходили Гарри и Рон.

Меня заперли в лазарете, сказали, что на меня напал василиск, хотя пострадала только Пенелопа. Гарри и Рону показали мою тушку под Петрификусом, и профессор Снейп продолжил работу. Когда я отравилась зельем — мадам Помфри выдумала карантин, чтоб ко мне никто не ходил.

Лишь только к концу года Снейп смог закончить эксперименты с зельем над мышами и прочими жертвами исследований. Так на свет родилось нетоксичное Антиоборотное зелье, которое внешне возвращало мне человеческий облик. Временно. Принимать зелье нужно было каждый день. Мать и отца предупредили, они согласились оплачивать мое «лечение», и мне выдали рецепт зелья.

Вы думаете, девочки-кошки — это мило? Самой девочке-кошке совсем не мило. Ведь ей приходится сидеть в Большом зале, и когда над головой хлопают крылья сов, удерживать себя от прыжков, от того, чтобы ловить и сворачивать пернатые шеи.

А потом Локонс забыл все — учеников, поклонников, весь мир. Но он остался жив, и маленькой глупой школьнице осталось только надеяться, что с ним все будет хорошо.

Лето было непростым, но я рада, что оно у меня было, мы съездили в Париж, заскочили к тамошним целителям. Они тоже развели руками. Дети не должны совать пальцы в мясорубку, дети не должны готовить Оборотное зелье.

И вот я приучилась варить и пить каждый день зелье, чтобы оставаться самой собой.

А тем временем в школу пришли вы. Такой умный, сильный, уверенный, такой контрастный Гилдерою. Ну и пусть от вас воняло псиной, мне было плевать. Хотя нет, я практически фанатела от этого запаха — дикого, природного, сильного. Локонс был забыт.

Но, профессор, какой же вы были дурак. Почему я вас чуяла, а вы меня нет? Почему я поняла, кто вы, а вы — так и не поняли? Ходили, боггарта-полнолуние шугали, о чем-то думали.

И потом — в хижине, вам же в глаза смотрела, когда говорила, что поняла. Вы что, думали, что умная девочка, сдавшая метлу лучшего друга, потому что она могла представлять опасность, узнав о том, что учитель опасен для учеников, промолчит просто так?

Потом вы ушли, а я не могла забыть, и вроде пробовала крутить роман с Виктором, но все было не то, да, он был сильный, умный, но он был не вы, профессор, и в этом моя беда. Я зацикленная.

А потом возле вас появилась Цветная Пакля. Может, и есть у неё другое имя, но я слишком её ненавижу, чтоб звать нормально. И вы на неё смотрели, и я бесилась, кипятилась, ходила вокруг, даже пыталась прекратить прием зелья, чтоб вы поняли. Но нет, только Пакля перед глазами, черт бы её побрал. Я даже попыталась свести Паклю и Билла, с помощью миссис Уизли, да только Пакля такая же верная оказалась, как и я. Но я вам подходила больше. И пусть мы бы жили иногда как кошка с собакой, я вполне была готова жертвовать мясом ради молока, и меня не надо было приучать к лотку. Вы были животным по полнолуниям, а я каждый день, только менее диким. Вы хотели кого-нибудь съесть при полной луне, а я сдерживала когти в пальцах всякий раз, когда белобрысая слизь называла меня грязнокровкой. Но вы на меня не смотрели, и я молчала. Это то, что я умею делать доподлинно хорошо.

И что теперь, профессор?

Я отлично вижу по ночам, в моем доме нет мышей, и у меня абсолютное взаимопонимание с моим книззлом. Самое полезное создание во вселенной, если уж честно и откровенно.

И я ненавижу вас больше всех прочих людей, профессор.

Больше Волдеморта, больше Пакли, больше Амбридж и больше Локонса.

Потому что вы хуже Локонса.

Ведь вы умерли.

---

Беты:VictOwl, Forever AlOnew
Фандом:Миры Хаяо Миядзаки и студии GHIBLI
Пейринг:Тихиро Огино/Юбаба
Рейтинг:PG-13
Жанр:AU/POV/Romance
Размер:Мини
Статус:Закончен
События:Унесенные призраками

В Абура-я тишина, потому что гости прибудут вечером. Мы так близко к человеческому миру, как только можно. Бо где-то на нижних этажах гоняет слуг. А я пускаю дым в потолок и развлекаюсь тем, что зажигаю и гашу пламя свечи. Тоскливо и плохо, люди близко, а не ходят совсем.

Моя тоска отступает, когда раздается шум от моста.

Она ломится сквозь охрану, будто ей больше всех нужно. Будто её кто-то останавливает.

Издалека слышится плеск воды, в которую она точным пинком отправила привратника-идиота, и его жалкий квак. Выгнать бы его, да не за что, даже на воровстве никак не могу его поймать.

Слышу топот ног, штурмующих ступени. Упорная — не стала пользоваться подъемниками, чтобы не пугать гостей. И вот стук в дверь моего кабинета — слышу особенно остро и рывком пальца втягиваю ее вовнутрь моих спален.

Она стала старше, но осталась такой же тощей и несуразной, с почти болезненной худобой. Как вспомню ее борова-папашу и полноватую маменьку, думаю — насколько же нужно не следить за девчонкой, чтобы позволять ей быть такой худой, и куда, спрашивается, смотрит тот, что увел ее у меня?

— Где Хаку? — тихо интересуюсь я. — Он обещал к тебе вернуться.

— Он божество, что для него пара десятков лет? — она кривится с болью и обидой. — Но речь не о нем.

Мне жаль девчонку. Я бы накрутила хвост этому дракону за его ветренность, мало мне будто было, что он увел ее от меня, так что я не могла ей больше любоваться, не могла говорить с ней. Человеческие души, любящие души, разве это не прекрасно? А она была сильнее прочих — работала, помнила, помогала всем, кому могла помочь.

— Работы нет, — отрезаю я.

— Не о работе речь, — ухмыляется она, — но отказаться вы не сможете.

Согласия принимать на работу всякого никто не отменял. Но я любуюсь на нее, на тонкие руки, растрепанные волосы, красные щеки, и жду, пока она заговорит.

— Раздели со мной свою старость, раздели меж нами мою молодость, сделай двумя частями одной монеты, которую нельзя разделить, — тараторит она слишком быстро, видимо, чтобы не растерять запал.

В сказанное ею я поверить никак не могу.

— Лишние вопросы, лишний шанс уйти, конечно, — я смотрю на неё и не пытаюсь понять. Пока она человек — её разум закрыт от меня, — но как же дракон? Не хочешь дождаться?

— Не хочу, — бурчит она, — не в его владения мы пришли, не на него я работала, не его прихоти сводили меня с ума, не ради него печать возвращала. Вас с сестрой хотела помирить.

— Ты хочешь бессмертия? — настойчиво интересуюсь я, — могу взять в ученики, разделив меж нами жизни в уплату, но работать придется много.

— Плевать на бессмертие, плевать на количество работы, лишь бы подле вас.

Люди. Странные непонятные люди. Разделять со старухой юность, девчонке влюбляться в старуху — что может быть страннее? Разве что желать стать равной.
Но взлетает контракт со стола.

— Нареченная Тихиро...

— Сэн, — яростно обрывает она, — я Сэн, ваша Сэн, не путайте!

И мои волосы кипят вокруг, потому что человеческая нахалка выхватила из пучка заколку и подается навстречу мне, окуная пальцы в мои волосы у затылка, краснея так, будто это предел всех ее фантазий. Ничего — я ее научу. Плохому...

@темы: фанфики, миядзаки, фемслэш (юри)

---

Защитник чужих желаний

Беты: Forever AlOnew, VictOwl
Фандом: Миры Хаяо Миядзаки и студии GHIBLI
Пейринг: Котобус, Тоторо, Дзико-Бо
Рейтинг: PG-13
Жанр: POV/AU
Размер: Мини

Бог-Олень бродил по пустынной земле еще до того, как на ней что-то начало расти. Из пыли от его копыт проклевывались травы, в следах его — натекали озера, там, где он лег полежать, — росли мхи, где упала слеза его — прорастали цветы.

А деревья... Деревья появились, когда Бог-Олень поднял голову и задел своими рогами небесный склон. Звезды пали на землю. Из тех звезд выросли первые деревья. Вместе с теми деревьями родились мы — Чащобные Духи. Сначала я и мои братья, родившиеся вместе с деревьями, бродили по земле и сажали деревья. А потом — когда деревьев уже стало немало — каждый вернулся к своему первому дереву и оттуда начал растить свои чащобы.

Сегодня меня разбудил соловей. Чирикал мне прямо в ухо. А я только приступил к семнадцатому часу просмотра сна. А там мне приносили желуди тележками, а Кота отдали на растерзание тем малявкам, что постоянно находят ко мне дорогу. Несправедливо же, что мне достаются обдерганные усы, а ему дети оставляют сливки в блюдечке у двери. И вот — в моем сне судьба вспомнила про совесть и отдала хвостатого на растерзание, а меня наконец-то накормила, и тут грянуло:

— Проснись, проснись, Хозяин.

— Соловьишки, что ли, кончились, что мне свои песни петь начал, — проурчал я, зевая. Пока зевал, втянул в рот ворону. Выплюнул. Лучше бы печенья принесли. Или сыра. Или опять эта хвостатая шестилапая гадина все запасы прижрала? Снарядили же ассистента, жрет в четыре раза больше, чем я.

Ворона гневно каркнула и, отлетев подальше, начала чистить перья. Что-то в ее карке было дерзкое и нарушающее субординацию, но я не особенно вслушивался. Моя поляна тонула в солнечных лучах, и, глядя на них, нестерпимо хотелось дальше спать.

— Ну что у вас? — поинтересовался я, и старший миньон Тю принес мне блюдце желудей на завтрак. А Тиби, видимо, собрал налог за проживание с пчел, потому что, пыхтя и прижав уши, нес целый туесок с медом. Заботливые у меня слуги.

Мед таял на языке, соревнуясь своей солнечностью с дневным светилом. Тиби и Тю завтракали рябиной, а я сонно жмурился на солнце. Нужно проснуться, нужно-о-о... Пасть снова зевнула, клацнули зубы, а молодые дубки опять подчинились втянутому мной воздуху и поклонились.

Хоть мне было и сонно после завтрака, но пение девочки я услышал сразу. Она копала совочком землю на западной окраине леса и напевала что-то простенькое, незамысловатое, кажется, сложенное из имен, моего и моих миньонов.

— Тиби-тиби-тоторо,

Тиби-тиби-тю,

То-то-тоторо

Тиби-биби-тю.

Та окраина леса была близка к деревне. Но даже тут девочка была слишком далеко от дома, чтобы гулять одной. Малышке было лет шесть. Мурлыкая незамысловатые строчки и постоянно одергивая желтый подол платьица, она сажала желудь, засыпая его землей. Подняла голову и радостно завизжала, увидев склонившегося над ней меня. Ох, бедные мои усы...

— Полить, — заверещала малявка, восторженно пища у меня на голове. Я склонился к траве. Девчонка кубарем скатилась с головы и бросилась к ручью с жестяной чашкой. А затем присела и уставилась на землю, будто ожидая, что желудь сразу возьмет и проклюнется. Скоро полдень, ее наверняка потеряли. Я шевельнул лапой, вызывая у ростка резкий приступ стремления подрасти, и малышка захлопала в ладоши, глядя на выбившуюся из земли петельку стебля.

— Пойдем-ка, — дети слышат мой голос как рык, но это не мешает им восхищенно пыхтеть, слушая его. Я снова закинул малявку на загривок и, топнув ногой, вызвал из-под земли мой летучий волчок. Кота вызывать я не имел желания, ведь я почти что проснулся, а вот он — наверняка разлегся где-нибудь на поляне, подставил брюхо солнцу и, распугав всех бабочек, валяется и сдувает с одуванчиков пушинки. Только под вечер вспомнит о работе.

— Я лечу-у-у, — подвывала девчонка, вцепившись в мои уши, а мой волчок несся вдоль по деревне, покуда я пытался унюхать, где же дом девчонки. Унюхал. Из дому не доносилось ни звука, похоже, родители ушли сажать рис, а малявка сбежала. Тем проще, не нужно морок набрасывать.

— Хочешь пирог? — радостно запрыгала малышка.

Конечно же, я хотел пирог. Тем более он был с вишневым вареньем. И покуда я отдавал дань уважения к дару ребенка, наконец-то представившаяся Вайна подозрительно долго возилась с моей макушкой. Изредка подергивая за шерсть. Я даже не стал проверять, что она там наплела — мне заранее было жутко.

Наконец-то раздался голос отца девочки, и я с чистой совестью исчез, стоило Вайне оторвать от меня взгляд. Она еще придет в лес, я это знал.

А за время моей отлучки в лесу успело что-то приключиться. По крайней мере, ворона, не съеденная мной утром ввиду твердых вегетарианских традиций питания, едва не свалилась мне на голову, так сломя крылья она носилась по лесу.

— У нас семейство волков от семьдесят четвертого дуба пропало… — каркнула несчастная и, подумав, прикинулась обморочной.

— Может, переехало? — я тяжело вздохнул, размышляя, стоит ли посадить симулянтку на ветку рябины — чего она и добивается — или подбросить ее на высоту трех дубов, чтобы все-таки начала заниматься делом. Между прочим, конец весны — а у нее гнездо недовито.

— Не сказавшись? — ворона приоткрыла один глаз, и ее судьба была решена. Над моей головой раздался возмущенный вопль.

Нет, конечно, случается, что пропадают жители леса. Бывают даже уходят, оставив припасы на зиму, и я очень ценю эти моменты. Если бы я не знал, куда оприходовать забытые чужие запасы, я бы, пожалуй, проиграл битву за «Лучший лес Японии» на последнем фестивале Чащобных Духов и уступил тому выскочке Оккотононуси, что мне весь лес перекопал, когда гостил. Он оправдывался, что желуди искал. Передо мной, у которого каждый желудь на учете.

Но пропали-то волки, да и ближайшие двести четырнадцать тё[1] лесов принадлежат мне. И если зверье пропало — уйти в другой лес оно бы просто не успело. И разве не проще было попросить меня или Кота перевезти их в нужное место?

Поэтому я подхватил полетный волчок и направился к дубу номер семьдесят четыре, сшибая лбом сухие сосны. Не очень уверен, что все они были сухие, но с чего это они удумали расти в моих дубравах? Меня решили ослаблять?

Волчье лежбище и вправду было пусто. Целиком. И ни следа, указывающего на то, что семейство собиралось уходить. Неужели... Уши мои гневно вздыбились.

Я ненавижу браконьеров. И браконьер для меня всякий, кто убивает в моих дубравах живность. Может, на то есть воля Императора. Но что мне Император, ведь Дух-Олень недоволен, когда убивают его детей. И я не люблю, когда люди ловят моих гостей или жителей.

Однако что это... Земля плачет? Дубы? Кто-то посмел рубить мои дубы?

Земля, гневно рыдая, засвистела под волчком.

А день так хорошо начинался.

И ведь надо было этим лесорубам так напроситься. Я нашел аж три срубленных дерева, печально опустивших к земле кудри крон, еще не осознавших собственную смерть.

Честно говоря, глядя на свежие следы от топора и пилы на коре кровоточащих соком пней, я размышлял о чужих смертях и о том, сколько жертв мне разрешено Советом Духов в этом квартале. Кажется, парочку я могу позволить. Остальных — если найду, обращу в дубы. Это не убийство. Это обращение в иную, более совершенную и более полезную форму жизни.

Решил было собрать деревья, но под первым же почти бездыханным стволом обнаружил потерянное волчье семейство. И тут же осознал, что Совет Духов за превышение лимита на убийства всего лишь сделает мне выговор, а мне определенно нужно отомстить.

Волков явно загоняли, причем облавой и гнали прямо в сеть. Мать семейства — Нами — посмертно лелеяла раздробленную капканом ногу. А потом на волчицу и волчат — трех маленьких несмышленых детишек леса — уронили тяжелый полувековой дуб. Я склонился, пытаясь выпутать их из сети.

И тут же меня накрыла тонкая гигантская сеть из серебряных и стальных нитей. От такого количества металла вблизи мне резко подурнело, и на некоторое время я потерял связь с сознанием.

Духи терпеть не могут сталь. И серебро тоже не переваривают. А тут соединение того и другого. Прояснение разума привело к огорчительному открытию — сеть уже опутывала меня с головы до ног, неподалеку предавалась междоусобному лаю свора гончих псов, а напротив дымил сигарой явно мой последователь. Как я догадался? Ну, он был такой же идеальной комплекции, как и я — стремился к фигуре шара. Родинка, конечно, не была в перечне качеств идеального моего фанатика, но она не мешала.

— Меня зовут Дзико-Бо, и мне хорошо заплатят за твою голову, — улыбнулся монах, — а за живого — и того больше.

По всему, похоже, что я немного вляпался. Магия недоступна, покуда сеть опутывает меня с головы до ног. Сил физических не имею — сталь и серебро ослабляют. Нет, не то чтобы я впал в печаль, но недоумевал точно.

Я огляделся, полюбовался на лесорубов, что при виде спутанного духа дубравы обнаглели вконец и не отставали со своими топорами от моих деревьев, вызывая нестерпимый зуд в подушечках лап. Кажется, там когда-то таились когти.

Как выпутываться из ситуации, было не очень ясно. Я шевельнулся и прислонил голову к близстоящему дубу. И голове стало больно — на загривке нащупалась твердая шишка.

Хм, Вайна, что же ты туда приплела? Почесал голову об кору, услышал шепотки: «Он как животное» и «Разве он должен иметь возможность шевелиться?»

Ну, на второй вопрос я ответить не мог — да и, собственно, шевелиться я мог исключительно в пределах малого простора сети. Ну, на первый вопрос я бы ответил встречным: «А как чесать спину, если лапы связаны? У людей постоянно спина чешется. Чем я хуже?»

Хрустнуло что-то, обламываясь, и к моим лапам скатился маленький желудь с обломившейся шляпкой.

Вайна, крошка, ты вплела мне в шерсть желудь?

Мне хотелось радостно зареветь, но охотники бы обязательно обратили на это внимание. А от них за версту несло ружьями, порохом и сталью.

Но у меня был желудь, был желудь. Один — но был. Я ликовал и едва сдерживался от прыжков.

Есть желуди — есть и магия. Та магия, которая не требовала моего управления. Магия леса и его взаимоотношений с моими миньонами, собиравшими каждое дубовое дитя.

— Тиби, — шепнул я, втирая лапой в землю желудь.

— Пиу, — младший миньон проклюнулся под ногами и, заметив людей и собак, выцвел до прозрачности, тревожно встопорщив уши.

— Позови орлов, тьфу, Кота. И принеси еще желудей.

Миньон склонил уши и исчез.

Кот явился после последнего маршрута, когда в небесной тверди уже начали проклевываться желуди звезд. Явился довольный, с перемазанной в сметане и саже мордой. Пушистый паразит, как всегда, наверное, болтался в Абура-я после рейса и воровал оттуда сусуватари. А Юбаба потом мне выставит счет.

— Мряк.

— Стоять, значит, будешь?

— Мр-р-р.

— Не наглей, ты и так все запасы приел.

Сияющие глаза мигнули.

— У нас общие запасы.

— Мр-р-яу, — хвост нетерпеливо хлестнул по бокам.

— Ладно, — я сдался. В конце концов, и люди еще не знают, как сопротивляться даже потомкам этой улыбающейся мурчащей гадины, а я вынужден общаться с ним самим, — треть от приносимых пожертвований будешь год забирать себе, и лишь остаток будем делить по общему протоколу.

Теоретически сталь должна вредить и Коту, ведь он тоже дух. Вот только до Кота-то не доходило, сколько ему ни объясняй. Сеть просто лопнула под его когтями.

— Желуди принесли, — я потер лапы и прислушался к лесу. Пострадало семь деревьев.

Семь. Кажется, мои гости очень хотят скорей познакомиться с госпожой Идзанами. Что ж, обеспечим.

Нет, не подумайте лишнего. Я не Темный Дух. Я — Чащобный Дух, Покровитель Леса. Мое дело — растить дубы, выводить детей из чащи и следить, чтобы птенцы выпадали из гнезда только с легкого крыла мамы-птицы.

Прощать смерть деревьев? Каждое из которых было посажено детьми или молельщиками, что приходили ко мне? Вы это серьезно предлагаете?

Я слишком кровожадно улыбаюсь? Не сказал бы.




* * *
Дзико-Бо, устроившись под зонтом, распивал чай и взирал на обосновавшихся в лагере охотников. Император должен был обрадоваться. Кровь Дубравного Духа — путь к бессмертию. Не Бог-Олень, разумеется, но не особенно хуже. Могущества особенного Императору не достанется, но достанется столь желанная вечная жизнь. А в жизни Дзико-Бо будет много места фарфоровым чайникам, прелестным гейшам и, может быть, даже жене.

Когда внезапно замолчали птицы и замолк стук топоров, Дзико-Бо насторожился и вскочил, хватаясь за мушкет.

Вышедший из тени Дубравный Дух улыбался широко, распахнув лапы, будто для объятий.

Под пальцем Дзико дрогнул курок. Дубравный Дух подпрыгнул, практически взлетев, ускользая от пули. А затем с силой врезался пятками в землю, и та содрогнулась, разнося по лесу грохот разрушающегося человеческого лагеря.

Дзико огляделся. Его сопровождало девять человек. Но вот произошло маленькое землетрясение, и не раздалось ни единого вопля.

— Ты, верно, думаешь, что с ними стало? — Тоторо даже не открывал рта. Ему было не нужно говорить.

— Ты их убил?

— О нет, они просто выросли, а вот это ты зря, — лапа тролля взметнулась к небу, и маленький упругий дубок, вырвавшийся из земли будто стрела, ударил Дзико по пальцам, потянувшимся к шомполу и кисету с порохом и запасной пулей. Желуди, он нашел желуди. Ведь Дзико приказывал этим дурням-лесорубам убрать все желуди с площадки. Для Дубравного Духа желуди — это источник силы.

— Пойдем-ка, — прорычал Тоторо, сгребая Дзико за шиворот. Волчок, отнятый у духа, вылетел из рюкзака Дзико, и он ощутил, как из-под ног ушла земля. Лишь мельком он успел увидеть восемь корявых молодых дубков, которые с определенного угла походили на замерших в неудобных позах людей.

Тролль бросил Дзико у подножия обрушенного дуба. Того самого, которое охотники подрубили и обрушили на волчью семью, пытаясь выманить хозяина дубравы.

— Тридцать семь лет назад его посадил мальчик Инг, — произнес Тоторо, — у него ушел на войну отец. И он очень просил, чтобы я его защитил. А теперь смотри...

Сухая кора лопнула, и Дзико увидел шесть пуль, ушедших глубоко в плоть дерева.

— Отец Инга едва не умер шесть раз. Каждый раз это дерево принимало его удары на себя. Потому что Инг загадал желание и посадил для меня желудь. Понимаешь?

Дзико-Бо не понимал трагедии. Подумаешь, дуб и мальчик. И мальчик, и его отец уже давно умерли от старости. Тем более рядом стоял еще один дуб — раскидистый, красивый.

— Знаешь, я рад, что ты его заметил, — хихикнул тролль, подслушивающий мысли. Чем дальше Дзико с ним разговаривал — тем больше понимал, что нужно порезвее искать решение этой проблемы на сотню канн[2], иначе и эта награда уплывет из рук.

— Так вот, этот дуб посадил не ребенок. Да-да. Ко мне не только дети приходят.

Чащобный Дух расплылся в улыбке. Дети, наверное, находили его улыбку милой, но этот оскал от уха до уха вызывал в нечистой совести Дзико сильную и весьма плечистую тревогу.

— Итак, этому дубу сорок три года, Дзико-Бо, — огромные глаза тролля не отрывались от того, кто еще недавно мнил себя поймавшим Тоторо. И глаза эти обещали Дзико-Бо многочисленные и мучительные смерти, — его посадила Аника-Бо. Знаешь такую?

Дзико-Бо знал. В дубравы Тоторо не приходят просто так. Любой ребенок знает — опусти здесь желудь в землю и загадай желание — и Тоторо примет его и исполнит. Разумеется, когда дело касается защиты жизни или земель, на иное власть Дубравного Духа не распространяется.

Дзико-Бо смотрел на дуб, посаженный его матерью, и думал о том, что она могла загадать и чем это ему угрожает. Духи не врут. И этот не лгал.

— Я могу отклонить желание в любой момент, ты знал? — Дзико как завороженный глядел на отражения звезд в огромных глазах тролля, не в силах ничего ответить. — Могу исполнить, а потом — отказать. Что думаешь?

Дзико ничего не думал. Дзико ничего не понимал. Точнее, он понимал. В деревне, в которой он родился, его называли подарком Будды, и мать отнесла его в буддийский храм. Но был ли в том замешан Будда?

Рука нашарила в кармане пистоль. Последний подарок госпожи Эбоси, прежде чем она прогнала его поганой метлой из города.

— Итак, каков твой выбор, человек? Готов ли ты раскаяться, посадить дубы взамен тех, что уничтожили твои люди? — прохладно осведомился Тоторо. И повернулся спиной.

И Дзико выбрал. Богатство.

Рука с пистолем взметнулась вверх, наводя прицел на спину тролля.

А Тоторо, словно ожидая этого, опустил лапы к земле, и дуб, на который он смотрел, начал обратный рост. И буддийский монах Дзико-Бо рухнул наземь, стремительно уменьшаясь в росте. Он возвращался сквозь время, он становился ребенком, не отрывая взгляда от огромной фигуры перед собой.

— Тебе не должна быть доступна такая власть, — успел прошептать Дзико до того, как стал младенцем.

— Правда? — озадачился тролль. — Прости, я не знал.

Желудь остался в земле. Росток из него так и не проклюнулся. И Аника-Бо, что посадила его, — потеряла ребенка. И императору никто не привил пустых и глупых мечтаний о бессмертии.




* * *
Лапы сводило. Сводило каждую точку в теле. Пожалуй, пару веков обойдусь без воздействия на время. Тиби и Тю глядели на меня осуждающе.

— Нечего на меня смотреть, — прорычал я, — вы сами видели — он не проникся одним сломанным желанием, а сломал три и еще четыре дерева простых. А сколько желаний могли быть сломаны? Вы же знаете — ломается дерево, и я перестаю видеть судьбу желателя. Перестаю иметь возможность помочь.

Миньоны попискивали, приходя к консенсусу. Надеюсь, утром мне не будет подана на завтрак миска с дегтем. Хотя я могу сходить к Вайне или поискать желудей.

Я поднял лапу, вызывая Котобус. С громким мявом, освещая путь изжелта-зелеными прожекторами, Кот остановился и открыл дверь. Я рухнул на диван, глядя в окно на звезды.

Я — Тоторо. Хранитель Леса. Чащобный дух. Дубравный Господин. Дух-Лесовик Века.

Обожаю желуди, люблю сажать деревья.

В моих лесах не теряются дети, не водятся браконьеры, не рубятся дубы и не растут сосны и березы.

Это законы моих лесов.

Можно таскать меня за усы.

Можно просить меня о помощи.

Нельзя лишь одно — ломать чужие желания.





[1] Тё — ну, у вас это называется гектар. Почти гектар. Сколько точно, я не помню.

[2] А это три или четыре килограмма. И да — сколько точно, я тоже не помню. Я лесной дух, а не палата мер и весов.

@темы: миядзаки, тоторо, фанфики (джен)

---

Под знаком пропеллера

Беты:Forever AlOnew, VictOwl
Фандомы:Малыш и Карлсон, который живёт на крыше
Пейринг:Малыш/Карлсон
Рейтинг:R
Жанр:AU/POV
Размер:Мини
Статус:Закончен
События:фем-Карлсон, Сильный Малыш
Предупреждение:AU
Фанфик написан по заявке : Карлсон - девушка. Малышу 17-21 год, у него нет друзей и натянутые отношения с родителями. Одиночество и приятели из банд - все говорит о том, что его жизнь скоро повернет в плохую сторону, но все меняется, когда он встречает удивительную летающую девушку.
Ключ: "В этом долбанном Стокгольме совершенно нечего делать летом"

Знаешь, Карла, у меня, честно, иногда волосы дыбом встают от твоего идиотизма. Вот сидишь ты, треская варенье и совершенно забив на форму задницы — и правильно, она и так у тебя классная.
— Какие отношения, Сванта? — говоришь мне ты, помахивая ножками и глядя в упор. — Твои родители будут против.
Плевать на родителей, плевать на друзей, которых, по сути, и нет, и плевать на, черт ее раздери, гувернантку. Да, у меня «чудесная состоятельная семья» — три урока танцев в неделю и гребанное фортепиано, от которого меня тошнит, гувернантка со стеком носится по дому и отбивает пальцы — потому что дамы не хватают плюшки с тарелки и вообще не едят плюшки. Сама бы вспоминала об этом, морская корова.
Почему мне так плевать на мнение родителей? Время, когда меня можно было купить, подарив щенка на день рождения, прошло. Без щенка. Стремление моей семейки впихнуть дочь в платьице поженственней и выдать замуж годам к семнадцати провалилось, как только я освоила такую вещь, как паркур, и научилась вылезать из окна нашей квартиры. Да — по карнизам перебираться опасно. И по пожарным лестницам слезать с девятого этажа — тоже. Но что поделать, если гувернантка дежурит у дверей, а дома, как и во всем гребаном Стокгольме, совершенно нечем заняться. Можно даже обдолбаться, исписать три соседних квартала граффити и сломать два ребра, но занятия не появится.
И тут ты — мешаешь мне ломать ребра и ловишь при неудачном прыжке с подъездного козырька.
Когда меня называли девицей с пропеллером в заднице — я как-то не предполагала, что такое чудо природы существует реально. Ну ладно, у тебя пропеллер все-таки в другом месте.
И ведь ты совершенно нахально собиралась свалить, как только мои кроссовки встали на асфальт. И если бы не твой чихнувший мотор, из-за которого ты начала проваливаться в воздушные ямы, я бы не повела тебя трескать пирожные и пить какао, не любовалась бы на рыжие волосы, которые, несомненно, служили тебе шваброй или малярным валиком, не разрывалась бы, на что залипать — на большие, как у лани, синющие глаза или на сиськи, благо, мне не претят вопросы пола, а у тебя было, есть и будет, на что залипнуть.
А потом — я упросила тебя поднять меня на мой дурацкий девятый этаж и целых пять минут наслаждалась сомкнувшимися на животе крепкими руками. А потом спросила телефончик. Телефончик ты не дала — у тебя его не было, — но пообещала заглянуть на неделе.
И заглянула, правда, уже в конце недели, когда я было решила, что ты про меня забыла. И подумывала — может, стоит навернуться откуда-нибудь, и какие шансы, что ты поймаешь меня снова.
Ты таскала меня на крыши, любоваться на звезды и гулять под ними, я водила тебя по пиццериям и смеялась, когда в суши-баре ты училась обращаться с китайскими палочками.
Ты нарисовала мой портрет и втиснула его между пейзажами в своем домишке на крыше, а я — учила тебя целоваться на крыше, на земле и в воздухе.
И вот теперь ты глядишь на меня, Карла, и смеешь спрашивать, о каких отношениях речь? Мне тебе как объяснять? В позициях и с нюансами совместного проживания?

@темы: фем, творчество, фанфики, карлсон

---

Вертихвост

Беты:Forever AlOnew, VictOwl
Фандом:Мастер и Маргарита
Пейринг:Кот Бегемот
Гелла
Рейтинг:General
Жанр:AU/POV/Songfic
Размер:Мини
Статус:Закончен
События:Москва 30х
Предупреждение:AU
На фикатон "Редкое явление"
Номинация: Запах книги
Заявка 178
Бегемот, Гелла
Написано по заявке: "Твоё величие делает меня ничтожным, я разрешаю тебе наказать меня"
Вольная интерпретация строчек песни. Можно всё.

Ах, Гелла, душенька, ну что же сделать мне, чтоб вы меня заметили? Уж из сил выбиваюсь — а вы все смотрите мимо. Между прочим, с седьмого века все подле вас вьюсь, а вы все не смотрите.
Помните, как вас пытались сжечь, а солома стала золотой? Да — я постарался. Конечно же, знал, что вы любите, когда вас сжигают, но вы, жестокая, меня тогда совершенно не наказали. А я так ждал, так ждал...
Ну вы же знаете — это я заставил вас помолиться. Гипноз мне хорошо удается. И молились вы за меня, прелестно, не правда ли? Ну почему, почему же вы снова не обратили на меня внимания? Будто и не молились три часа кряду, покуда ветер с севера не подул. Для ведьмы — жутко утомительное дело, пару суток придется без полета обойтись.
Или например — ответьте, ну что вам стоило треснуть меня примусом по голове, когда я не взял вас на веселье в Грибоедове? Нет, вы лишь обдали меня презрением, величественно прошествовав мимо — к котелку. У меня аж хвост свело от возмущения, но вы были так упоительны, таким ничтожеством меня безмолвно окрестили, что я вам сразу все простил.
И поспешил сию же секунду свернуть котелок с мазью для мессира, но и тут вы меня проигнорировали, и мое котовье сердце снова было расколото на мельчайшие осколки. Нет бы вам схватить меня за загривок, и носом в разлитую мазь, и натыкать меня, натыкать, а я бы виновато замурчал и на ваших голых коленях пристроился.
Ах Гелла, душенька, у вас такие прекрасные глаза. Зеленые, светящиеся. Я знаю, что вы, как и я, повадками кошковаты: так же высокомерно смотрите на людишек, ведь в них нет вашей грации и ума, так же любите усложнять им жизнь, только ваши шалости чуть оригинальнее пребанальнейших пакостей в обуви.
Ах, душа моя, я чувствую себя подле вас таким глупым, нелепым, жалким… Ну обратите же на меня внимание, накажите же меня. Станьте моим наказанием. Я буду любоваться вашими глазами, их убийственной яростью, буду наслаждаться и упиваться вашей злобой и вдохновляться на новые подвиги. Ведь вы королева среди ведьм. А я — паж, лучший паж на свете. И я кот с душой человека, а вы — ведьма с кошачьим умом, так величественны, так прекрасны.
А прострелю-ка я вам палец, может, тогда вы меня накажете?

@темы: драббл, мастер и маргарита, фанфики, бегемот

---

Раз, два, три...

Беты: Forever AlOnew, VictOwl
Фандом: Алиса в Стране чудес
Пейринг: Алиса (Алиса Кингсли), Безумный Шляпник (Болванщик), Маргарет Манчестер
Рейтинг: General
Жанр: AU
Размер: Мини
Статус: Закончен
Предупреждение: AU

Самарри: IC (обязательно), H+
"По коренным законам общества в танцующем кавалере ума не полагается!" — "Княгиня Лиговская", М.Ю. Лермонтов
Шляпник (обязательно), любые другие
Чудный рисунок, подарен автором заявки.



— Я тебя никогда не забуду, Алиса, только не возвращайся больше.

Время говорит так, и сердце Алисы разрывается. Нет — она привыкает жить как обычно, тем более что нынче в стране Чудес она не задерживается. Но каждый раз, подходя к зеркалам, тянется к их глади, мечтая, что она станет вязкой под пальцами. Но нет, воля Времени — закон для Страны Чудес.

И Время — никого не прощает.

И жизнь течет дальше — растет дело Кингсли, они разоряют Хэммиша, и Джеймс третий раз просит ее руки. Она вновь ему отказывает, хотя он и мил, а мама просит подумать о внуках. Не настаивает — мама никогда не настаивает, и Алисе стыдно, что ее так часто не хватает на простые объятия, ведь мама — чудесна.

День рождения Маргарет ей удается встретить в Лондоне. Сестра — в трауре по скончавшемуся мужу, и черный ей невероятно к лицу.

— Ты просто как Черная Королева, — говорит Алиса сестре. И та, смеясь, отвечает:

— Ты стала часто грустить, сестрица, потанцуй — может, станешь более свободной.

— Как прикажете, ваше величество, — Алиса приседает в реверансе.

Чарльз тянет Алису танцевать. Он чудесный и милый, но как рассказать ему, что она любит купаться голышом вместе с близняшками Чаттавэй? Или о том, что вальс — довольно нелепый танец? Шаг, назад, влево, вправо. Зачем нужен этот танец — в нем ни капли эмоций. Кроме сдержанности.

— Ох, Алиса, мне так жаль, что я тебе не подхожу, — виновато шепчет Чарльз. — Ведь твоя потрясающая фантазия — такой нет ни у одной женщины.

— Просто ты с ними еще не знаком, — Алиса опускает глаза. — Одна моя знакомая королева может отрубить голову с плеч за триста тридцать три проступка.

— Например? — заинтересованно глядит на Алису Чарльз, увлекая ее на скамейку. Алиса обмахивается веером — ведь щеки горят от того мимолетного поцелуя с бокалом шампанского.

— Например — за не тот цвет роз в саду или если не вовремя принести ежа для гольфа.

— Ежи для гольфа? А играют чем? Цаплями?

— Нет, фламинго. Ну не смейся, она правда есть.

— Ты чудесна, Алиса, — Чарльз хохочет.

— Дама не танцует, дама свободна, — раздается голос из-за спины, — на балу ее Алого высочества и за это бы сняли голову с плеч.

— Шляпник? — это и правда он — поправляя фалды лилового фрака, сияет, словно полная луна. Юн и свеж, от него так упоительно веет безумием.

— Окажите же мне честь, миледи, — Шляпник отвешивает поклон.

— Да, это ведь танец, — Алиса подает ему руку, — а танцующему кавалеру — по коренным законам общества — не полагается ума.

— Выходит, что я танцую довольно давно. Возможно, что с рождения.

— Прямо как морские волны... А ты умеешь танцевать вальс, Террант?

Рубиновые зрачки глядят на Алису:

— Танец — не полет — ему не нужно учиться.

Действительно — ведь есть ноги, и они могут шагать, значит, могут и танцевать. Вот полету без крыльев обучаться непросто, но затем и нужно обучение.

Время стоит возле Маргарет, и его бирюзовые глаза не отпускают ее лица.

— Отличная идея, хотелось бы тебе стать Черной Королевой? — говорит он.

— А нужна ли я черному королю? — отзывается Маргарет. — Да и нет лучшей партии, чем лорд.

— В лорды жалуют королевы, — улыбается Время, — а я посвящу в королевы тебя. Ведь тебе больше всех идет черный. Только Черной Королеве будет так к лицу черный цвет.

— А вы станете Черным Королем?

— Да, ведь кто-то же должен разбавлять нудные черные королевские будни.

— Станешь моей пешкой, Алиса? — улыбается Маргарет.

— Но я же в белом? — и действительно — Алиса явилась на бал в белом платье из Парижа. Так некстати.

— Я приму твою присягу, Алиса, — тихо звенит из-за спины голос Мираны, и кажется — Алисе больше не нужно, чтобы Зазеркалье открылось перед ней, ведь Страна Чудес не ждет, когда Алиса придет в нее. Страна Чудес сама пришла к Алисе.

@темы: алиса в стране чудес, фанфики, время

---

Плохая примета

Фандомы: Звёздная пыль, The Elder Scrolls
Пейринг: Капитан Шекспир, Неизвестный Персонаж

Заявка:
На корабль берут нового юнгу, а там:
"Если с другом вышел в путь,
Если с другом вышел в путь,
Веселей дорога.
Без друзей меня чуть чуть,
Без друзей меня чуть чуть,
А с друзьями много" (с) к/ф "По секрету всему свету"
А-, H+, слэш или джен, не важно с канонными персонажами или новыми.


На улицах Ресдайна клубится ночь и ползут тени, но мне не до этого. На моих плечах полторы сотни фунтов не очень живого и совершенно нетрезвого веса.

Я не отрицаю — мне зверски повезло встретить в таверне легендарного капитана «Каспартины» и даже помочь ему надраться до такого состояния, когда подпись в договоре о найме он ставил, практически уснув на бумаге.

Меня наняли. И вот я волоку своего работодателя по порту в поисках его воздушного корабля. Это такие штуки с аэростатами вместо парусов. Питаются собранными в грозы молниями. Корабли вроде «Каспартины» имеют еще и крылья для планирования, чтобы не разбиться, если неожиданно закончатся молнии.

К чему это я? Ах да, мне на ухо сейчас храпит капитан Шекспир, легендарный воздушный пират Сиродиила, Чернотопья и Морровинда. Его уже даже не разыскивают, потому что награда за его голову не оплатит лишения собственной. И моя задача — доставить его до корабля быстрее, чем он проснется и сообразит, что к чему. Если сообразит — работы мне не видать.

«Каспартина» — красавица, и видно ее издалека. Боцман не так уж удивлен при виде обитателя моей спины. Сует мне медяк и машет рукой, перехватывая капитана:

— Спасибо за доставку, можешь идти.

— Меня, вообще-то, наняли, — выпаливаю я на остатках наглости. Боцман смотрит на меня взглядом голодного волколака и шипит себе под нос: «Нанимает салаг, скоро, наверное, меня соблазнять начнет». Ничего не понимаю, но на всякий случай показываю договор. Такую грязную бумажку, которую удалось выбить у трактирщика, с надписью: «Фред Арлайн нанят на судно «Каспартина» в качестве юнги. У. Шекспир (капитан), Ф. Арлайн (нанятый)».

Боцман, кажется, даже обнюхивает пергамент, поджимая губы:

— Надеюсь, кэп в тебе не ошибся. Вали в трюм, картошинка.

Через полчаса он притаскивает мне одеяло и тюфяк. Не очень-то сильно они друг от друга отличаются — оба грязные, тонкие и залатанные.

Сон, сладкий, но короткий. Меня поднимают соседи по трюму, расползающиеся по делам и не без интереса на меня глазеющие. Боцман вручает швабру и ведро, приказывая познакомиться с ними и палубой поближе.

Когда из своей каюты выполз капитан, затихла вся палуба. Никто не смел даже пикнуть и побеспокоить капитанскую похмельную голову, хотя за минуту до его появления стоял гогот, потому что мне не посчастливилось споткнуться об мое же ведро, свернуть его, поскользнуться в луже и едва не улететь за борт. Слава богам, моя тушка повисла на бакштовах, и меня вытянули на палубу.

— Джин, почему провисают выбленки на вантах? Живо подтянуть, — рычит Шекспир на матроса, и по вантам сразу начинают ползать ловкие как пауки парни. А потом происходит событие страшнее полета за борт. Следующим шагом Шекспир вступает в лужу, растекшуюся на палубе.

«Сапоги у кэпа, видимо, — дрянь», — думается мне. И по лицу капитана похоже, он со мной согласен. Вот только согласие это мне жизни не гарантирует. Швабра, матушка, спрячь меня.

— Эта лужа твоя, или ты все-таки швабру плохо отжал? — матросы «Каспартины», о безжалостности которых ходят легенды по всему Сиродиилу, начинают рассасываться с палубы кто куда. Судя по стремительности их исчезновений, головы мне не сносить.

— Ш-швабру, с-сэр... — лепечу я, мечтая лишь о том, чтобы палуба оказалась под моими ногами непрочной и мне повезло сгинуть с капитанских глаз.

— Значит, это тебя я вчера взял на работу? — нежно улыбается капитан. Палуба в поле моего зрения пустынна и тиха. Спасать меня некому. Зато на паутине вант, кажется, уже образовался переизбыток «пауков». Если делать выводы по поведению привычных предсказателей погоды на корабле — сейчас меня ждут страдания. Кэп очень кровожадно глядит на мою швабру. Интересно, каким концом и куда мне ее запихнут?

— Д-да, сэр, — голос предает меня. Или я его.

— О, ты еще и заикаешься, — Шекспир тем временем стаскивает сапог и осматривает его.

В горле пересыхает, приходится сглотнуть.

— Как звать, картошинка? — ласково произносит капитан, а глаза у него добрые, как у голодной акулы.

— Ф-фред, — я уже не могу говорить, лишь блеять.

— Ну так вот, Фред, — Шекспир прихватывает меня за грудки и нежно начинает разъяснять мне суть моего существования шепотом и на ухо.

Моя вселенная живо пополняется многими интересными фактами и целым скопом неприличных ругательств и изощренных оскорблений. Когда капитан разжимает пальцы, мои уши, и не только уши, пылают от стыда.

— Убрал живо свою лужу, — орет на меня капитан, выпуская из рук, и стоит мне сорваться с места за тряпкой, в спину прилетает сапог. Похоже, моя скорость кажется ему неудовлетворительной.

— Живее, картошинка, — доносится мне вслед.

Следующие три дня, пока «Каспартина» снимается с якоря и набирает высоту, мне не хватает смелости появляться на палубе. Зато приобретается ценный навык заряда молниями генератора и перетаскивается с места на место множество ящиков. Как оказывается — даже эта работа не защищает от моего идиотизма и неуклюжести. Я умудряюсь запутаться в мотке веревок, и врезаться в три поставленных друг на друга ящика штормхолдского рома. Замести следы не хватает времени — боцман, видимо, недосчитался меня на палубе и спустился в трюм как раз в момент обрушения ящиков и под звон бьющихся бутылок, возвещающих о моей погибели. Разбить на пиратском корабле одну бутылку рома — уже преступление. А за ящик меня по частям развесят на вантах — вялиться.

— Через неделю мы нагоним торговое судно из Блэкроуза и возьмем его на абордаж, — замечает боцман, — а по твоей милости в запасе осталось бутылок пять. Чем будем поить ребят после бойни? Картошкой?

— А ее много? — и в моей беспутной голове иногда пробегают мысли, особенно сейчас — когда я в нескольких шагах от мучительной смерти. Боцман глядит на меня долгим взглядом:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, салага. И мне не придется отмывать от тебя палубу.

Дрожжи и сахар, слава богам, наличествуют. Солод возьму из своих запасов. Какой самогонщик не берет с собой солод в путешествие, что грозит затянуться? И да, все-таки хотелось понравиться команде.

Чтобы добраться до картошки и начистить ее сколько нужно, приходится покинуть трюм и более того — ступить на территорию, опасную немногим меньше капитанской каюты, — камбуз. Хан — кок — мог прирезать просто за рассыпанную соль.

— Ты что, выковыриваешь глазки? — мой палец едва не прощается с рукой, настолько неожиданно звучит голос кока. — Ты же лишишь картофель вкуса, идиот.

После этого мне на голову надевают кастрюлю. Не бьют — и на том спасибо.

А потом с палубы доносится вопль капитана:

— Где моя расческа?!

— Кэп, зачем тебе расческа, ты ж лысый, — орет боцман, за этим следует звон и грохот. Мне не хочется узнавать, в кого и чем запустили. Хочется в трюм, к гамаку и тем пяти бутылкам рома, что еще выжили. Пусть меня потом команда разорвет на части, но после пяти бутылок будет почти не больно.

— А парики, парики я чем буду расчесывать, крыса помойная? — орет капитан, и снова звенит сталь. — Если вы, дети помойки, о расческах и мыле слышите в кошмарах, почему это я должен быть таким же?

— Спасайся, — шепчет мне Хан, — слышишь, выстрелы? Значит, этот псих уже нашел пистолет. И поверь, пока он не найдет расческу — он будет искать ее везде. И в наших черепах и внутренностях.

— Почему капитан так орет из-за расчески? — заползая за котел, интересуюсь я.

— Он просто чокнутый. Ему веский повод не нужен. Ползи к двери. Сейчас я его заманю сюда — и сразу выскакивай.

Хан действительно достает из фартука маленькую расчесочку из слоновой кости.

— У меня твоя расческа, кэп, не ори как псих, — совсем как псих орет Хан, и дверь камбуза распахивается от сильного удара.

— Хан, — вкрадчиво шепчет Шекспир, улыбаясь как крокодил, — скунс кладбищенский, я вижу, у кого-то сдохло желание пожить подольше.

Дальше я не смотрю — выскакиваю на палубу, и за мной с легкой ноги капитана захлопывается дверь.

Лязгают, встречаясь, сабля и кухонный тесак, грохочут сшибаемые на пол кастрюли, а боцман, прикрывая лицо рукой, стоит опираясь на штурвал.

— Что они делают так долго? — прислушиваясь к воплям, причем затрудняясь определить, кто орет — Шекспир или Хан, озадачиваюсь я.

— Арлайн, тебе проблем мало? Или может, тебя надо закинуть на проверку заплат на аэростате? — устало глядит на меня боцман, опуская ладонь и демонстрируя наливающийся ярко фиолетовый синяк.

«Орать на всех, калечить каждого, не ущемляя никого» — вот девиз капитана Шекспира. И не мне беспокоиться за его жертв.

— Ой, нет, кажется, я еще не дочистил картошку, сэр, — приходится унести ноги от греха и боцманского внимания подальше.

— Не заработался ли ты, Фредди? — появившийся на моем горизонте штурман — Лука Илсон — мне не нравится с первого дня. Уж больно пристальным взглядом он меня обшарил при знакомстве.

— Ничего, справляюсь, — отзываюсь я, нагружая полное ведро картошки.

— Не слишком тебе неуютно в нашем свинарнике? — скалится Лука, стоя надо мной.

— Видал и похуже, — бурчу, ни капли не лукавя. Последнее место работы было мало того что отвратительной забегаловкой на окраине Ресдайна, так еще и хозяин там был мудак.

— О, думаю, что так. Раз уж нанялся к нам… Обращайся, если нужна будет помощь, — ухмыляется Лука.

Нельзя ссориться со штурманом. Он наверняка в любимцах капитана. А мне эта работа и так с трудом досталась, и я в шаге от краха — достаточно всего лишь не успеть с перегонкой.

— Илсон, сгоняй к Кэйлу, спроси, хватит ли у него пороха к атаке, — рычит боцман, и штурман с явным сожалением на роже уходит к канониру. На душе светлеет разом.

Картошку помог начистить плотник — Стайлз, — поделившийся большими планами на работу на кухне. Когда закончилось ведро картошки — затихли вопли в кубрике.

Капитан вышел с камбуза с расквашенным носом, но с гордо поднятой головой. Хан, пошатываясь, не поднимая головы, выполз вслед за ним и отправился дергать лекаря Хима.

Все оставшееся до абордажа время было посвящено переживаниям — успею ли. Слава богам, капитан «Кларабеллы» — посудины, на которую у моих коллег были планы, — замечает «Каспартину» и пытается убежать. Таким образом абордаж откладывается еще на сутки, которые и я посвящаю перегонке. Конечно, бегать между трюмом и пушками, поднося пушкарю ядра, очень непросто. Но жить хочется больше.

Нельзя сказать, что купцы с «Кларабеллы» рады пришедшему к ним избавлению от необходимости тащиться по Чернотопью, даже явившемуся с небес под гром корабельных пушек и улюлюканье матросни.

Купцы злобно орут и бранятся, хотя до кэпа им явно далеко, и спустя некоторое время жертвы понимают — если пала половина команды, то лучше отдать товар раньше, чем умрет оставшаяся половина, иначе вести посудину до порта будет некому. А воздушным кораблем управлять — та еще задачка.

Так команда «Каспартины» становится богаче на три тюка с жемчугом, четыре — с шелком и еще одиннадцать — с мелкой снедью и материалами.

Купцам хорошо, они-то не рискуют — выложили товар и выжили.

А мне предстоит рискнуть всем — вынести матросам несколько бутылей с первачом.

Первые полчаса сердце волнительно прыгает: «Вот сейчас тебя придут убивать. Вот сейчас… Вот…»

Но нет — из кубрика доносятся радостные вопли и звон кружек, а изредка вываливающиеся оттуда матросы хлопают меня по плечу: «Атличн, Фредди-брат».

Отпускает. На свет звезд из трюма являются бутылка рома и кусок сыра, даже почти незаплесневелый. Меня не уволили, не убили, не выбросили за борт. И даже если найдут дозорного с выпивкой — мне ничего не будет. Мы на большой высоте — чтоб согреться — можно.

За спиной скрипят доски.

— Ну что, отдыхаешь, малыш? — о боги, Илсон. А у меня плывет в глазах, и вряд ли стоит тратить недопитую бутылку, чтобы треснуть этого идиота по голове.

— Я не малыш.

— Ну-да, ну-да, — осклабляется Илсон, а у меня все внутри переворачивается от страха, — есть разговор.

Пара фраз, мерзкие руки, прихватившие ниже спины, и древний непреложный инстинкт знакомит мое колено с самой чувствительной зоной штурманского тела. Запоздало слышу треск своей рубашки.

Обычно алкоголь и еда отключают чувство восприятия окружающего мира довольно-таки резко. Однако вой штурмана, донесшийся с палубы, отрывает команду от столь милого сердцу процесса радостного возлияния и заставляет покинуть кубрик.

А на палубе, согнувшись и держась за чувствительную область, опирается на штурвал Илсон, и я стою, бледнея под мертвеца, со слезами на глазах, и стягиваю клочья разорванной рубахи на…

И ведь зря стягиваю — видно же, что грудь у меня перетянута. И что она у меня есть.

Бегом. В трюм. Выброситься. Утопиться. Повеситься.

В трюме забиваюсь в куль из одеял и реву, реву как истеричка. Я надеялась, надеялась, что хоть тут. Женщин не берут на корабли — плохая примета, а мне в Ресдайне жизни нет. Мерзкий Эреаз, хозяин таверны — полуэльф. Зажимал по углам, ославил как шлюху — и ни один приличный и женатый хозяин не брал на работу. Устроилась за счет того, что умела варить самогон, в самую мерзкую и грязную забегаловку. В подвале, где я спала, шастали крысы. Из которых мы делали жаркое для посетителей. Когда заметила надирающегося в углу Шекспира, казалось — мне улыбнулась удача. И улыбнулась же — капитан напился в лоскуты, подписал контракт. И ведь и тут козел попался.

Нашариваю вторую бутылку, открываю и прикладываюсь к горлышку — хмель успокаивает немного, но сразу выветривается. А хочется напиться до беспамятства.

Над головой раздаются шаги. Кто-то спускается в трюм. Новый приступ рыданий рвется из груди. Я не хочу на землю. Я не хочу в Ресдайн.

Вот скрипит лестница, и голос боцмана из-за ящиков.

— Поговоришь с… ним?

И снова вою как белуга.

— Ну а что я скажу-то… — озадаченный голос Шекспира.

— Что угодно. Там последний оставшийся ром. Та сивуха, конечно, здорово пьянит, но я верю проверенному алкоголю. И оно сейчас его припьет. Все одно психует, и на нервяке алкоголь просто пропадает зря. А нам до города еще неделю добираться.

Мои зубы выстукивают дробь на стекле бутылочного горлышка. И щеки горят. Но меня колотит озноб даже в коконе из одеяла.

Протиснувшийся меж ящиков Шекспир смотрит на меня раз, смотрит второй. Даже не орет. Пока что.

— Что за неуставные слезы, матрос? — стискивая зубы на бутылке, я, кажется, чуть не откусываю горлышко. — У нас что, вся палуба надраена? Или может быть, заплатки на аэростате сами себя проверят?

— Не могу-у-у… — подвываю я, — все ви-и-идели!

— Что видели? — капитан морщась, прочищает ухо, потому что мои стенания приобретают новый уровень громкости.

— Ну, подумаешь, сиськи увидели, — прикрикивает на меня Шекспир. Интересно, подслушивает ли матросня, протирает ли люк в трюм ушами, — мои парни и не такие сиськи видали, а у тебя и смотреть не на что.

Я, опешив, таращусь на капитана. Ничего не понимаю. Кажется, меня оскорбили. Но пока не уволили. Но так же не может быть, правда?

— Илсон сходит на землю завтра же. С вещами, — произносит капитан, — ему сейчас ребята объясняют, что значит на борту домогаться к юнгам.

Молчание, я хлопаю ртом, как летучая рыба, выброшенная на палубу и отбившаяся от стаи во время перелета.

— А в общем-то, мадемуазель Фредерика, я не понимаю вашей истерики. Неужели ты думала, я в городе о тебе не поспрашивал?

— Но когда?

— В тот же день, как ты скрылась в трюме. Да и боцман с ребятами намекали, хотя с тобой все было очевидно — уж больно голос тонковат, да подбородок голый. Не один Илсон в моей команде мозгастый. Иначе бы нас уже переловили всех.

— Но почему вы меня оставили?.. — лепечу я.

— Ну тебе же нужна была работа.

— Ну так это плохая примета же — баба на корабле, — из последних сил ворочаю языком, размазывая по лицу то ли грязь, то ли сопли.

— Запомни, милочка. На этом корабле баба — это я, — прорычал Шекспир, нависая надо мной, — а тебе три наряда на кухне.

@темы: фильм, фанфики (джен), гейман, звездная пыль

---

Реинкарнация

Итак, черт знает зачем я решила понекромантить...
Почитаем заклинания, и может из этого что-то и выйдет.
Разбавим эту пустоту стишом)
а там может я сюда и фанфики принесу.
Надо бы в битву вписаться, может хомяков наберу XDDD

собсно стиш ниже)))


Привет, Зеленая, и как твои дела?
Сменила стрижку? Да, тебе идет.
Куда исчезла, где вообще была,
И почему футболка задом наперед?

Чай наливай сама - обслуги нет,
И у дверей не стой, не сирота.
Скучала я: иди ко мне под плед
И досыта целуй меня, Тоска.

@темы: стихи (мои), графомания

---

Чай без сахара...

Я не знаю, почему но в этом пункте своей похудательной программы, я испытываю затруднения.
Дело даже не в том, что не вкусно - я уже привыкла пить чуть остывший чай, потому как горячий без сахара ну совсем не катит.
Дало в том что как только я упоминаю об этом на людях начинается светопредставление: "Ну раз, пьешь без сахара - вот съешь конфетку-две-три-десять", "Ой, ну бутерброд то можно",
"Да слушай, утро, тебе нужен заряд энергии"

---

В ожидании избавления от лишних 20 кг.

Данные записи ведутся для моего контроля, как мне переживается на диете.
Собствнно, особой диеты я не соблюдаю.
1) Мне пришлось полюбить гречку.
Это на самом деле большое дело, потому как даже сейчас я не очень тепло к ней отношусь.
Однако мантрой при ее приготовлении стало "Гречка лучше чем ничего".
Помогает. Местами.
2) Я ем капусту.
В тушеном виде, и чаще всего.
3) Вычеркнула три четверти углеводов из рациона, заменив их капустой.
Никакой картошки и макарон. Иногда срываюсь на блины.
4) Отказ от сахара.
Самым большим шагом для такой сластены как я, стал отказ от сахара.
К отказу я подходила медленно и со скрипом, первые три дня я плевалась на несладкий кофе - как можно эту гадость пить.
Сейчас к концу второй недели я втянулась. Ю-пии.
Кофе с молоком идет отлично.
Чай в любом виде, с молоком или без, правда желательно холодный. Горячий без сахара мне не очень нравится.
5) Фитнес и Йога.
Кардио от Джиллиан Майклс - Нет Проблемных Зон.
Делаю дома и подыхаю. По физре всегда была двойка, и мне как отличнице ставили четверку.
Ощущается.
Делаю несбалансированно и редко. Нужно бы довести до идеала и забить незанятые йогой дни.
Йога.
Выбираюсь на занятия с группой, последнюю неделю загнула, чем очень мучаюсь.
Следующий месяц хочется ходить все три раза в неделю.
На занятиях я иногда думаю - что я за коряга, вообще негнучая, потому как наша беременная инструкторша даже на шестом месяце садится на шпагат.
В итоге после трех недель моя мама наконец то сказала, что я похудела. А это прорыв.
К сожалению так как мелкие разобрали весы, не могу пока посмотреть результат.

@темы: похудение

---

Мы просто женщины под небом ноября,

Мы просто женщины под небом ноября,
Мы просто осужденные на капли в волосах.
Средь стен дождя я часто жду тебя
Словно амнистии из плена в небесах.

Мы добровольно отдаемся своим тюрьмам
Мы расстаемся ежедневно на часы,
И под арестом мрачных стен и стульев
Мы тратим добровольно свою жизнь

Мы просто женщины под небом ноября,
И каждой нужен очень СВОЙ мужчина
Я счастлива лишь тем, что есть ты у меня,
И не ищи тому другой причины.